Читать книгу - "Глиняный мост  - Маркус Зузак"

Пять долгих лет он пролежал на полу в гараже, пока это не случилось.

Что-то заставило его подняться.

Пианино.

Перевранный адрес.

Предвечерний свет.

Появляется женщина с музыкой и двумя эпосами – и что оставалось Майклу Данбару?

В смысле второго шанса ему не могло пофартить сильнее.

Ну ладно, а что происходило в эти пять лет между?

Он расписывался в бумагах юриста дрожащей рукой.

Совсем оставил живопись.

Его подмывало вернуться в Фезертон, но он помнил голос в темноте и ее голову у себя на плече: «Ты бы и сейчас сидел в нашей дыре».

А потом – стыд.

Вернуться без девушки.

– А где она? – станут спрашивать люди.

– Что случилось?

Нет, вернуться совсем он не мог. Пошли бы слухи, и ему совсем не хотелось, чтобы об этом говорили. Хватало и того, что он слышал в мыслях.

– Что?

Это часто его настигало, за едой или с зубной щеткой во рту.

– Она его бросила?

– Вот бедняга.

– Ну, нельзя сказать, что это было так уж неожиданно… Она бедовая, а он, ну, звезд с неба не хватает, ведь так?

Нет, лучше было остаться в городе. Остаться в этом доме и отмечать, как день за днем выветривается ее запах. В конце концов, здесь всегда есть работа. Город растет. Всегда можно пропустить по паре пива, одному дома или с Бобом, Спиро и Филом – мужиками с работы; у кого-то из них – жены и дети, у кого-то, как и у него, – ничего.

Он время от времени наведывался в Фезертон, только чтобы навестить мать. Он радовался, что она участвует во всех обычных деревенских развлечениях. Благотворительные тортики. Парад на День Анзак. По воскресеньям – игра в шары на лужайке с доктором Вайнраухом. Вот жизнь.

Выслушав его рассказ об Эбби, она не стала много говорить.

Ее рука лежала на его руке.

Скорее всего, она думала о своем муже, который ушел в огонь. Никто не знает, почему иногда человек уходит и не возвращается. Может, он хотел вернуться на какую-то малую долю меньше, чем остальные? Во всяком случае, в Эбби Майкл Данбар не сомневался.

И еще картины, которые он больше не мог видеть.

Ее образ заставлял думать.

Где она.

С кем.

Брало искушение представить ее в движении, с другим мужчиной. Лучшим. Без церемоний.

Ему хотелось не быть столь примитивным, хотелось, чтобы такие вещи не волновали, но они волновали. Они касались чего-то более глубокого, и там ему не нравилось задерживаться.

Однажды вечером, года через три, он поставил все работы в гараже к одной стене и от края до края завесил простынями: занавес над жизнью. Но, покончив с этим делом, он не смог удержаться и не бросить прощальный взгляд, не провести ладонью по самому большому холсту, на котором она стояла с туфлями в руке у края прибоя.

– Ну что ж, – сказала она. – Оставь их себе.

Но здесь уже нечего было присваивать.

Он задернул простыню.

Пока он лез по склону оставшегося времени, и город заглатывал его.

Майкл работал, водил машину.

Подстригал лужайку: славный малый, хороший жилец.

Откуда ему было знать?

Откуда он мог знать, что еще через два года отец девушки-эмигрантки умрет в парке на скамейке в Европе? Откуда он мог знать, что в приливе любви и отчаяния она пойдет и купит пианино, а доставят его не к ней, а к нему – и она будет стоять посреди Пеппер-стрит рядом с троицей бестолковых грузчиков?

Во многих смыслах он так и не поднялся с пола в гараже, и я слишком часто поневоле это воображаю.

Он перекатывается на четвереньки, поднимается на ноги.

Далекий гул улицы – так похожий на шум океана, – позади долгих пять лет, и я повторяю про себя, снова и снова.

Давай же, вставай.

Ступай к этой женщине с ее пианино.

Если ты сейчас не выйдешь, не будет никого из нас: ни братьев, ни Пенни, ни отца, ни сыновей; а все, что нужно, – найти это все, создать это все и держаться за него, сколько сможешь.